«мой миленький дружок, любезный пастушок
на солнечном плацу дудит в тугой рожок,
на солнечном плацу среди счастливых дам…»
собака была полна игрушек — а что ей еще оставалось. победа над вечностью откладывалась в долгий ящик, другие шмотки были разбросаны по верхним полочкам, все прицепные вагоны двигались наощупь и без остановок, кошки сдохли, хвост облез.
— wir haben very dirty house, дети, — сказала мама, перстом указующим собаку тыча в нос и махая веником. это была какая-то пародия на галку, овцы не обращали внимания на эту собаку вообще, смех стоял над столом сквозь слезы на соснах. монолог и пинцет грелись как ни в чем ни бывало у костра — и это среди белого дня, никого не стесняясь!
— а што гэта было? — спыталася маленькая мышка ў вялікай сяброўкі. бо ў працэсе гульні нешта яны зусім паміж сабою заблыталіся з гэтым сабакай.
большая мышь поглядела недоумевающим образом на подобие собаки и молча вильнула хвостом. собака молча вильнула хвостом. молча мышь посмотрела на подобие собаки и молча посмотрела на мышь. собака замолчала и вильнула хвостом. дети взяли в руки инструменты и продолжили молча играть на флейте. овцы паслись тихенько под веселые трели, втянув головы в плечи. кортик воткнулся вожаку стада между лопаток и замолчал. ветер подул с берега слоновой кости. потянуло паленым дубом. пинцет достал занозу из подошвы пастушка. консервы заканчивались, а бананы еще не созрели. ну хоть тут буратино торжествовал — будут знать, как танцевать на плацу, сволочи!
но собачий вальс все равно витал над проклятым ущельем, и не выдраить его было железными молчалками, и не забить батогами, и в памяти народной на века, как говорится… на то он и вальс, сучий потрох.