— Архипелаг гулаг, батюшка!
— Гулаг архипелаг, Матрена Ивановна!
Люди шли из церкви по домам, расходились кто куда, куда ни попадя. В платке у Матрены Ивановны завернуто яичко, в кармане рясы у батюшки пакет овсянки. Незнакомый солдат на пути с винтовкой, встав из могилы, делает реверанс проезжающему мимо в черном кадиллаке Черчиллю. Синенький платочек задымлен выхлопными газами до черносотенного состояния.
«Солдат за время службы съедает столько овсянки, что ему стыдно смотреть в глаза лошади», — думает Черчилль, записывает это в блокнотик, помешивая бульон со вкусом курицы и третьей рукой закуривая зеленый лист в трубочку. Лист трепещет и не хочет сдаваться.
На промелькнувшем мимо рынке толпа с восхищением смотрит на беглого майора, который разминается, стоя на бицепсах трицепсом задом наперед. На груди у майора красное знамя и белый кортик из неопознанной стали. Вот знамя немного съезжает с плеча и оголяет грудь его. Становится видна короткая надпись, которая гласит: «Светлый имидж товарища Петрова навсегда сохранится в наших сердцах!»
Солженицын все так же дремлет на веранде и позволяет себя сказать:
— Народ.
Вот.
(Ах, сколько мертворожденных фраз похоронил я на своем пути! Ох уж этот мне Черчилль на своем быстром кадиллаке! — Мотоциклист-библиофил.)