Жестокая старушка продавала кирпичи поштучно. На кирпичах стояли клеймы, пломбы и автографы.
— Щелк-щелк, — щелкала старушка пассатижами в воздухе. — Щелк-щелк.
Строители не обращали внимания на пассатижи ровным счетом никакого и не обещали такого внимания старушке и в дальнейшем. Ни один молодой строитель даже внимание не обратил на распад сартрушкиной личности в лучах обезбашенного стоп-крана.
— Эгегей, посторонись! — только и крикнул крановщик сверху.
А ведь мог бы вон тот, чернявенький, пускай даже в качестве гуманитарной внеэкономической поддержки, пускай даже анекдот рассказал какой, пускай даже просто за руку подержался б. Так ведь нет! Лишь бы им кирпичи класть, лишь бы все раствором обмазывать, лишь бы девчушкам штапики в попики прицеливать…
— Шаль, — прошамкала старушка, доставая и протирая рукавом челюсть. — А я фам кифпичи ффинешла. Ш автоффафами. Мифовых лифефов. А они их швоим любофницам шамешто ффипафок дафили…
— Шла бы ты, бабушка, в приемный пункт! — повернулся и молвил в сердцах совсем уже не добрый молодец. — А то задолбала щелкать уже тут.
Повернулась тогда старушка, воткнула семнадцать игл в куклу и пошла, утирая слезы платочком. По убиенным строителям плакала. Вот ведь какие они плохие мальчики оказались! Пускай теперь мрачные берега Стикса мостят.