Эй, растаман, наливай! — крикнула жэншчина и подняла бокал.
Пары кружились под старинный белорусский вальсок под названием «гопак», товарищ Гедемин Бульбашов сидел на пеньке и чистил револьвер. Заботы остались на потом, вера в общеславянское братство пускала ростки в обоженной всполыхами революции душе Гедемина. По краю поля пан поручик использовал плуг экскаватора в качестве лопаты — бульба удалась на славу в этом году.
— Пей, Моцарт, не стыдись! — крикнула жэншчина и завернулась в платок оренбургский.
Дети разных благородных кровей совместно крутили самокрутки на печке, крестьянин Опанас Сморчук лежал в борозде и нюхал воздух. Хлопоты остались на потом, вера в общеславянское братство пускала ростки в обоженной всполыхами огненной воды душе Опанаса. По краю стола атаман Ведрищенко рубал топориком — сало в этом году выдалось как никогда.
— Слава павшим за Родину в борьбе с государством! — крикнула жэншчина и включила радиовизор на первый канал.
Илья осмотрел праздник одним глазом, привстав со стула. Родственники валялись кто где вдоль, гости немного отставали от родственников поперек, один лишь Моцарт был трезв как стеклышко и удивлялся всему, что видел вокруг. Только что же тут удивительного — мальчику исполнилось уже пятнадцать, грех было не отметить такую дату. Да и вообще, чужд был Моцарт на этом празднике жизни, родители Ильи Муромца были простыми колхозниками…