как-то Камышкин пошел рыбку удить в селявию.
так Илона почесала себя всей ладошкой и пятерней за спиной — между лопатками, и почувствовала очень приятное покалывание, след от ногтей, небольшие бороздки, постепенно приходившие в себя пупырышки от нежданного вторжения, капилляры, наполняющиеся новой кровью и тельцами, и другими знаками зодиака, и голосами кукушек весенних, поющих свои песни по-весеннему как солнечные зайчики на ветру пляшут.
верхняя часть тела торжествовала — ей было хорошо и молодо. «Лучше бы этот Камышкин и не возвращался так рано», — только и успела подумать Камышкина, и Камышкин вернулся ровно в полночь. а дома никого.
очень удивился Камышкин, честно говоря, и нисколечко не обрадовался. «from this moment how can i feel this fish», — только и успел подумать Камышкин, и выудил рыбу, и снова навсегда спрятался в шкаф. выглянул потом, и снова навсегда спрятался в шкаф. и снова навсегда спрятался в шкаф.
так Илона вышла из-за каменной занавески и стала жить-припевать, канделябры атоллам прививать, и я там был, да вот не пропал. туда ему и дорога.