Человек с внешностью фотолюбителя предложил мне
участвовать в ток-шоу «Хроники обыкновенного безумия».
Запись программы проходила в трамвайном депо.
Конкуренция делает телевизионщиков чертовски
изобретательными. Положив ладонь на рукопись пьесы
«Король умирает», читаю вспыхнувшую вокруг надпись
«Постоянно открывая глаза, я вижу Свет.
Я ценю Смерть как избавление». Посыпались вопросы:
Когда выйдут ваши мемуары о минус бесконечности?
Чувствуете ли вы себя обнаженным?
Чувствуете ли вы себя?
Как звали гуттаперчевого мальчика?
Кто изобрел лед?
Некоторое время я импровизирую и читаю наизусть
гексаграммы из «Книги великих перемен». Неожиданно
раздается оглушительный телефонный звонок.
Люди в комбинезонах выносят гигантскую трубку.
Из нее появляется женщина без имени, без возраста.
В следующее мгновение звукорежиссер включает запись
бурных аплодисментов. Мнимый фотолюбитель
скажет: «Это была первая в истории человечества
съемка с выключенными камерами. Наверное,
в следующей жизни, вы проснетесь».
«Когда стану кошкой» — улыбнусь я в ответ.
Усталые, но довольные, мы вернемся домой.
(с) Вячеслав Суриков
+8, верлибры, мне понравились
Ева
Говорят, что на том свете будет тем меньше мучений,
чем больше принял на этом. Может быть, это и правда.
А может быть – нет. Оттуда ещё никто не вернулся.
Два года назад, когда ей шёл девяносто четвёртый,
она мне как-то сказала: «Вы за меня молитесь плохо –
я зажилась, мне давно пора умереть, а я зачем-то живу».
Я сказал, что буду молиться лучше, но не знаю, когда начинать:
прямо сейчас или подождать месяцев пять, чтобы она могла
подержать на руках будущего прапраправнука.
Она немного подумала, взглянула на меня: «Вы хитрый»
и добавила: «Не беда, если Бог меня подождёт немножко.
Как вы думаете?». И она – правнучка Теодора Герцля –
таки дождалась прапраправнука и держала его на руках.
Здоровый мальчонка. Дедушка Герцль был бы вполне доволен.
Можно было начинать молиться. Но – впереди был брис,
потом дни рождения детей – не огорчать же их смертью,
а потом она как-то сказала, что уж и 94 отметит с детьми,
а потом…
Время стало размывать её, как река размывает берег.
Недавно сказавшая мне, по-девичьи краснея:
«Знаете, доктор, это удивительно, но душа не стареет»,
всегда выглядевшая так, будто гости уже на пороге
замка – её половины двухместной палаты,
теперь она встречала меня то в халате, то лёжа в постели,
то позабыв надеть зубные протезы работы покойного мужа,
узнавала, что сегодня четверг, лишь по моему приходу,
её русский всё реже перемежался певучим идиш,
а её девочки – одной хорошо под, другой изрядно за семьдесят,
она вырастила их одна под колыбельный грохот войны,
в самом начале убившей их отца, за которого вышла в шестнадцать —
предпочитали ещё думать, что мама просто не хочет …
Поэтому о жизни и смерти она говорила только со мной.
Пусть бы, – она говорила, – Бог услышал меня, нивроко,
и не мучал – за что меня мучать так долго,
если бы вы меня правда любили, то помогли б умереть.
Неужто, – спрашивал я, – вы хотите с того света видеть меня в тюрьме?
Нет, – отвечала она, – но больше я так не хочу.
Однажды пришёл, а она в коме – подумал , что Бог
услышал её просьбы и хочет забрать во сне.
Богу – Богово, а медицине удалось её откачать.
Правда, она потеряла зрение и поселилась в постели.
Её девочки дважды в день приезжают с бульоном,
всё уже понимая, но – должны же они делать хоть что-то.
Я приезжаю по четвергам. Дайперсы и подушки.
Она витает во сне между этим миром и тем.
Беру за руку, что-то говорю или просто молчу.
Минут через двадцать она открывает невидящие глаза:
«Это Вы? Значит, сегодня четверг. Я знала, что Вы придёте.
Что со мной стало, Господи, что со мной стало».
Она уже не зовёт смерть, ибо спит в обнимку со смертью.
Она говорит мне об этом. И я, чтоб не сорить словами,
поглаживаю её руку, а она жалеет детей, которые так устали
возиться с её затянувшейся жизнью, и сама она тоже устала.
И наступает четверг, и я прихожу снова. Пока прихожу …
А она всё дальше и дальше. И голос всё тише и тише.
Кораблик её души уплывает туда, где за горизонтом
океан этой жизни впадает в небесные веси и растворяется в них.
Её муж незадолго до смерти сказал ей: «Не беспокойся,
если на том свете мне будет плохо, я возвращусь».
Но он пока не вернулся…
(с) Виктор Каган
Vers Libre
За дверью туалета слышится капель
Мочи, и если открыть дверь, то, кажется,
Что человека не увидишь –
Останутся лишь эти ласковые переливы
Как доказательство его присутствия,
Пыхтенье чайника на кухне
Да трехлитровая банка, наполовину
Наполненная рассолом,
С дном похожим на океанское,
Где водоросли укропа,
Медузы листьев хрена,
Белые камни чеснока
Молчат в плотной зеленой мути,
Образуя чудный подводный пейзаж.
Та же загадочность,
Та же правдивость,
То же ощущение
Вечности и собственной
мимолетности.
В кране собралась капля
Воды,
Если она сорвется и ударится
О металл раковины,
Я оглохну,
Мое сердце захлебнется кровью.
Вот он –
Пограничный момент между жизнью и смертью –
Полтора литра океана и капля, висящая на краю крана.
Я сижу на корточках на плато стула,
Как птица, не умеющая летать,
Боящаяся высоты,
Пугающаяся темных горных очертаний
Собственного клюва.
В горле першит, но, если
попытаюсь откашляться,
то издам только
Громкое гортанное «Кар-р-р!»
(с) Анна Плетнева
От минус десяти до десяти с плюсом – два часа. Математика.
Глотая море, на перегоне махнет хвостом Русалочка, блики, цветные блики, волны, волны, кораблик по воде, по синей,
как на бумажной салфетке, нарисовано неумело, криво.
Раз-два-три – бац – нет хлопушек, снега нет и не будет.
Слишком знакомо. Люди отличаются только лицами и языками.
Много мусора, давит пошлостью, с деревьев капает, сказали бы наши бабушки, неон свободы. Непринужденные, нечаянно встретишь «своих» –
испугают постоянством слов и намерений.
Без головы, мчатся доминантсептаккорды по бульвару, свернут на мост, запнутся в ботинках городского сумасшедшего, ступень остается понижена.
А высоко-высоко в небе, умер Бунин и Тарковский – как все.
Разбитая склянка, геометрический кафель, луковый суп и корона на голове –
пусть завидуют индусы, стригут с горя липкие волосы, королева Дании от зависти сойдет с ума.
500 метров от и до, вопрос и ответ, нет времени думать, беги, беги, шершавая грива,
осла назовут именем горбуна.
Беги до угла, до кофейни, там трое братьев, не по крови, но по призванию, взбивают вилкой омлет. Ослик ходит по кругу.
(с) Татьяна Иванова
Мы не поехали завтра в Ригу, остались сидеть у окошка –
невеличками-птичками, песенки петь, заливаться. На земле и на небеси – ждем лису и горошка немножко.
Бежали вчера вдоль стены, вдоль длинной бетонной стены, разрисованной даже местами,
Таня, ты где?
Подкрылки польют пенной дрянью – проще и легче взлететь, от земли оттолкнуться. Взлететь – оттолкнуться.
Взлететь. Оттолкнуться.
Но где-то, холодными вечерами, сидит моя ли, твоя ли мама, и ждет, когда придешь с гулянья,
Таня, ты где?
Голуби вечные, серые – над самыми головами, вафли старались стащить, Таня, помнишь ли круассаны на завтрак, кофе, гретый на газовой плитке.
Нитки наматывали на пальцы, играли, развязывали, запутывали окончанья,
Таня, ты где?
У окошка, под самой крышей, гулко, гудят пожарные. Автобус звенит, а заезжий актер дает представленье напротив вокзала, Таня.
Дает представленье напротив вокзала, дает представленье, идет на руках по асфальту, отталкивается и взлетает.
Отталкивается – взлетает. Отталкивается. Взлетает. Таня, тает, Таня, растает апрельский нечаянный снег – мы дочитаем все книжки, докрасим рисунки простыми карандашами,
надуем шары и поедем, возможно, в зоопарк или в Zoo, мы лауфен, лауфен, лауфен, Таня.
(с) Татьяна Иванова
C некоторых пор…
C некоторых пор
Я делаю переводы
Со звездного на русский.
С серого – на голубой,
С синего – на бирюзовый,
Или цвета морской волны.
С нежно-розового – на красный,
С малинового – на алый
И даже пурпурный.
Медные цепочки слов
В моей власти
Сделать серебряными
Или золотыми,
Украсив их
Настоящими драгоценностями
Смыслов –
Изумрудами, рубинами
Или бриллиантами.
Исчерпав всю палитру,
Я пишу затем
Только белым –
Белым стихом
На белом листе бумаги,
И скармливаю их
Белоснежным голубям.
Они кормятся с моей ладони
Крошками белых стихов,
Которые я перевожу
Со звездного на русский.
(с) Марина Савченко
Переселение
По ночам я слышу,
Как за стеной переворачивается
Со скрипом душа соседки,
Которой давным — давно
Никто не говорил:
«Я тебя люблю»!
Мэр нашего города,
Прочитав это наблюдение
В местной газете,
Вызвал заместителей и сказал:
«У нашего поэта плохие жилищные условия.
Надо ему помочь!»
И через месяц я переехал в новую
Просторную квартиру
Улучшенной планировки.
Но и там каждую ночь
Я по-прежнему слышу,
Как ворочается
Со скрипом душа соседа,
Который давным – давно
Никому не говорил:
«Я тебя люблю»!
(с) Владимир Монахов
Однокласснице
Мне так нравятся
твоя потная ладошка,
тонкие ноги,
волосы, как спутанное солнце,
милые веснушки —
всё это похоже на вечерний Крещатик
и на концерт Элтона Джона,
куда нас не пустила милиция.
По дороге нам встретились
воинственные бабушки с хоругвями,
протестующие против содомии.
В этот раз они промазали —
как раз перед выходом на улицу
мы предавались другому греху.
Какое счастье,
что ты тоже не любишь
рыбьих предосторожностей
и отдаёшься, как велит природа.
Итак, десять лет спустя,
воспользовавшись
синхронным отъездом супругов,
мы можем снова сесть за парту
и повторить основные предметы:
геометрию сброшенного платья,
алгебру твоих сосков,
естествознание пылающих губ
и несравненную,
глубокую, как море,
химию взглядов.
А ведь раньше было только мороженое
и дурацкие первые поцелуи.
(с) Станислав Бельский
Ты что чувак поломался,
торчат провода из ушей,
мотня до пола
и в голове тыц-тыц-тыц
Эквалайзер города
5-9-12-25
этажей, прямоугольная зубрилка
сердца тыц-тыц-тыц
Пригород истончился проводами
во все концы, как солнце.
Солнце, как последнее мгновение
города, ещё не стихло
железо тыц-тыц-тыц
Люди пляшут на большой
дискотеке площадей, улиц.
Цветомузыка светофоров.
Фишки машин.
Диджей смиксуй
мою распавшеюся Вселенную.
Железными ножками тыц-тыц
прыгает по шпалам
поезд вгрызаясь в хрустящее
яблоко пространства. оставляя
тунель сажи. Баскетболист ведёт
тыц-тыц-тыц
солнце к горизонту.
Бабка подняла голову,
собака подняла ногу,
мужик… тыц-тыц-тыц
Оранжевый домик врезался
в лес, бросившийся к насыпи,
перемешавшись со столбами,
пропав в темноту.
Я плаваю в глухом пузыре,
свернувшись в музыку,
пульсирует пуповина
тыц-тыц-тыц
обучая сердце постоянству.
Вселенная рассыпается.
Вселенная собирается.
Тишина, как камень разбивает лицо.
Мужчина в фуражке
держит провода:
«Ты чё парень поломался!?»
Натягиваю наушники,
прижимая палец к губам
тс-с-тс-с-тс-с
(c) Андрей Насонов