Маяковский нервничал: вчера был день рождения Пушкина, и в кулачном бою по этому поводу слег не меньше, чем на неделю, его личный телохранитель и двойник по совместительству Владислав Мойковский. «Чертов хрен!» — ругался скзвозь зубы Маяковский на Мойковского, — «дернуло его этих местных купцов колошматить, кой леший в эту мутную воду городских трущоб было всеми ногами лезть, кой ляд на! Ох уже это мне увлечение русской литературой!»
Мимо проплывали римские бабы в тогах и туниках, самоходом шли, курили самокруточки и пели что-то вроде: «Запевай, моя родная! Ой, мне не запевается! Нае[пи-и-п]сь я с платформы, рот не разевается! Над селом х[пи-и-п]ня летала серебристого металла! Много стало в наши дни неопознаной х[пи-и-п]ни! Со-о-седний колхоз ой просит навоз! А хер, не дадим! Са-а-ми съедим!» и так далее.
Такие элементы народного творчества Мойковский обычно записывал в книжечку для дальнейшей обработки. Но теперь Мойковского под рукой не было, и налаживать общественные отношения с пользователями Маяковскому пришлось самому. Скрипя зубами, он достал первую попавшуюся визитную карточку и сотворил акт записи пропетых вслух раритетов.
…
Как оказалось, расписание поездов отменили вовсе — за ненадобностью. Но об этом Маяковский узнал уже только к вечеру, когда пришел на вокзал, чтобы забрать аспирин и прочие несуществующие антибиотики для своего любимого Мойковского. Последний держался до сих пор на зубровке, на честном слове и на одном крыле, и знать не догадывался, что визитная карточка, выданная ему человеком по имени Воланд в качестве билета на ночной сеанс, уже непоправимо испорчена закорючками.
Закорючки вряд ли поддались бы расшифровке, если бы я не умел читать по губам.