Рубрика: Исторические хроники

Чеховский стул из бука страдал на одну ножку. Привычка у писателя была неубедительна для стула, совершенно неубедительной. Не однажды стул просил не скрипеть, не ерзать, не склоняться вбок. Но это не приносило результата. Иного результата не приносило, не иного не приносило – никакого не приносило в общем.

И когда стул начал истираться, именно в тот момент, когда он заметил у себя некую хромливость, — вот именно тогда он и начал мечтать о дружбе с бикфордовым шнуром или в крайнем случае с красной кнопкой…

Жена у Мухина была странной женщиной. Звали ее Венера, соседи же, тихо посмеиваясь, называли ее между собой Венерой-из-раковины. Правда, посмеивались все же тихо, почти про себя. Отец Венеры, отставной генерал, бредивший Вертинским по утрам и неизменно вот уже в течение 7-10 лет выпивавший сто грамм коньяку вечером, назвал ее так в честь своих предков. Собственно говоря, он верил, что одна из его родительниц и была та самая Венера Брюллова. (Хотя, не уверен, что это был именно Брюллов: некоторые искусствоведы говорили об авторстве Рафаэля, некто Кузькин высказался в пользу Микеланджело, да и сам генерал, подвыпивши, иногда заявлял, что «может быть, и Леонардо руку приложил, вполне может быть!»). Впрочем, это долгая история, для соседей же гораздо актуальнее было то, что связи в штабе у генерала до сих пор были, и норов у генерала тоже до сих пор был…

— Глянь, красотища-то какая! – сказала Мухину Венера.
— Хм… А что изменилось-то? – недоверчиво огляделся Мухин.
— Как что? А лампочки повесили!

— У меня нет мужа, и никогда не было.

— А имя у тебя есть? – как-то грубо, даже невежливо спросил торговец пряниками.

— Да, меня зовут Марья Ивановна. У меня не было ни сестры, ни брата. Никогда не было Ингмара Бергмана и Марчелло Мастрояни. Высоцкого живым я так и не увидела. Что удивительно, мне часто снится Лев Толстой и Вильям Шекспир – они сидят рука об руку, рядом, за деревянным столом, в какой-то глуши российской или шотландской, ноги уперли сильно в землю, как будто вот-вот вспрыгнут, смотрят в разные стороны и икают. Я понимаю, что когда кто-то икает, значит, его вспоминают, но я не желаю им такой судьбы, и они как будто тоже начинают это понимать – перестают икать и поворачиваются спиной к друг другу. И там, куда смотрит первый, заходит солнце, и там, куда смотрит второй, заходит солнце. И так продолжается довольно долго – до тех пор, пока они не переворачиваются примерно градусов на девяносто. И когда они переворачиваются, два солнца начинают восходить. А у меня во рту после этого остается вкус лимонной конфетки. Вот такой вот сон мне снится.

— Я не торгую лимонными конфетками, это вам нужно к пану Аракчееву зайти, — смягчился торговец.

— Как жаль, как жаль… А я как раз хотела пригласить в гости и вас.

Вот, вы слышали? – она подняла вверх свой сухой старческий палец, так, как это делают моряки, когда проверяют на прочность ветер.
— Что? – проходящий мимо респектабельно одетый мужчина с сигарой в руке остановился. — Что слышали?
— Только что родился ребенок. Девочка.
— Где родился ребенок? – несколько встревожено огляделся по сторонам прохожий.
— В Мадриде. Чувствую, что сейчас выходит еще одна хорошенькая девчушка в маленьком городке Рива Брандо. Вы знаете, в последнее время на свет появилось очень много девочек – следующее столетие будет очень хорошим для вас, молодой человек, поверьте. Не стоит огорчаться по пустякам.
— Да-да, конечно, конечно, конечно, — растерянно произнес молодой человек, как-то неуклюже повернулся боком и быстрым шагом поспешил уйти в нужном ему направлении.

Майя Семеновна снова осталась одна. Пустая аллея, пустая скамейка напротив, пустой мусорный бак, пустое дерево с корявыми разлапистыми ветками, пустое гнездо, сброшенное мальчишками на землю – пустота снова окружила Майю Семеновну. Впрочем, та ли это была пустота, которую представляет себе каждый из вас? Вероятнее всего, что не та. В ее пустоте всегда находилось место вещам, но порой так тесно было для возгласов, криков новорожденных, первых агу и мама, шуршащих в своей вечной погоне за пропитанием стрекоз, жуков, комаров, пчел, улиток, шуму дождя по кирпичной стене, шуму отбойного молотка за спиной, шуму моря в ушных раковинах, в эмалированных раковинах, в банальных стаканах, шуму покрасневших от стыда листьев, упавших в глазах ветра, принесшего с собой смену времени года. Когда-то давно (во имя разума, как же давно все это было!), услышав звон колокольчика, многие становились прозрачнее и смешливее, начинали рассказывать стихи на память, повторять вслух таблицы умножения, иностранные и собственные алфавиты, и прочее, и прочее… Как же давно все это было! Может быть, мы забыли такую же старую как мир истину, высказанную опередившим свое время калмыцким оратором и декоратором Аглы Моисеевичем? «Если мы начнем с алфавита, то как обычно застрянем на восьмой букве», — гласит она.