Чудесный Дзен!

— Туши! — закричал тушканчик.
— Пожар! — закричали жуки-пожарники.

Огонь разгорался все сильнее и пламеннее бились сердца в грудях поджигателей. Соловей чирикал любовную песню в кустах рябиновых, облака одноногими лошадками скакали по клумбам дыма, черепаха Тортилла то подносила, то относила монокль к голове.

Пионеры еще плеснули бензина, и языки запрыгали выше елей и елочек.
Ведьма уже не кричала и не корчилась на столбе, задохнувшись от дыма.
— Мы не скажем тебе прощай, — торжественно произнес мальчик девяти лет с красной повязкой на шее, — потому что врагам нашего отряда судьба никогда не преподнесет счастливые сюрпризы, и имя твое навсегда будет стерто со скрижалей нашей Родины, и шестьдесят четвертая гексаграмма «Книги перемен» никогда не выпадет на твою голову! Пионеры! В своей борьбе чаще используйте стратагемы номер двадцать и номер двадцать четыре — их завещал нам великий Ленимарксэнгельсталин, они доказали свою эффективность в  борьбе героев!
…

Тогда у меня случайно оказалась с собой граната. Жаль, что только одна…

— Хрум-хрум! — сказал инопланетный гоминоид кукле барби.
— Сарабарабу, — кивнула согласно в ответ наша куколка.

Папа посмотрел на своего ребенка и затопорщился всеми волосинками, увидев его вожделенный взгляд. «Боже мой, боже мой, ведь были куклы в наше время! А что сейчас, а что сейчас?»

В папино время в деревнях письменность еще была узелковая, и фенечки у местных бабушек на запястьях значили совсем другое, и куклы были натуральные, и свежеокрашенными благоухали на всю улицу каштаны, ансамбль песни и пляски имени Вахтанга Идридзе (авт.: мой дальний родственник, не подумайте ничего такого) играл калинку-лезгинку, востребованную народом, и …

…

— Твой папа, блин, как влезет в одну вещь, и все! — потрепала гоминоида барби по холке.
— Не понял. В какую это вещь? — отбрыкнулся в недоумении гоминоид.
— Вот в эту, в которой ты сейчас сидишь! — возмущенно рявкнула барби. — Совсем ты не модный парень!

Маленький мальчик лет шести внимательно разглядывал коллекцию значков. Мама стояла рядом и нетерпеливо теребила сына за штанину.
— Володя, ну пойдем уже, ну сколько можно, ну какие значки, ну какие звездочки…

И именно последнего слова ей не стоило говорить, потому что ребенок уже задал этот вопрос про себя: «Какие нафиг звездочки?», и мамины слова только укрепили его сомнения.

В коллекции значков совершенно естественным образом оказалась одна октябрятская звездочка пластмассовая с ребенком внутри, интригующая. Именно в центре звездочки помещалось изображение ребенка, позднее растиражированного и ставшего известным ста процентам (из ста) населения государственного образования под названием Союз Советских Социалистических Республик как Владимир Ильич Ленин (в кепке и без). Но обо всем этом ребенок не сумел бы догадаться самостоятельно и поэтому прямо спросил у мамы:

— Кто это, мам? — спрашивает мальчик у мамы.
— Дедушка Ленин, — отвечает мама сыну.
— В каком смысле?
…

Черный BMW с мигалкой появился через 3 минуты и сел маме с сыном на хвост. До самого шалаша в разливе мама нервно оглядывалась назад, ругалась сквозь зубы и теребила мальчика за остатки шевелюры. Встреча с папой Лены в тот вечер так и не состоялась, явка была провалена, явочный шалаш в дальнейшем долгое время не использовался.

Атрибуты семейной власти тяготили полководца.
Проснувшись с больной головой в полдень, Иван Никифорович посмотрел на замызганные стены пансионата, поводил головой по сторонам света и снова впал в спячку. Но продолжалось это недолго.

— Опять надрался! — раздался осуждающий необычайной глубины женский голос. — Уж я же тебя просила-просила, годовала-пеленала, мирская ты тварь неблагодарная доенная, все мучаешь меня, молодицу незамужнюю…!
Глаза полководца открылись и недоумевающе уставились на чубатые усы женщины.

— Тссс, Георгий Константиныч! Это я, ваш ординарец, Петров-Водкин, не узнали? Вам донесение из штаба, чрезвычайная ситуация, ждут вашего командного голоса на командном посту, велели передать…

Жена настоящего Ивана Никифоровича в соседней комнате сделала вид, что ничего не слышит, и со вздохом отвернулась лицом к стене. Настоящий Иван Никифорович курил кальян в подвале на топчане, правым мизинцем заигрывая с плененной турчанкой, на которую вчера в ресторане положил глаз маршал Жуков.

Эх, окинул я взглядом все, что тут навспоминал для вас, и поразился от себя услышанному. И вот чему поразился именно: роль женщины в моих воспоминаниях оказалась сведена к минимуму, ну, там картошки начистить да детям морковки настругать. Одна только Валя Терешкова в космос на моей памяти улетела. А это не так. Женщины в жизни меня как мужчины занимали порою небезынтересное идейное место по таким же соображениям. Восполнить сей пробел я решил незамедлительно, и впредь больше внимания сей актуальной теме выделять-выделять, что и делаю также незамедлительно.
А вспомнил я вот о чем…

— Ах, Анюта, — сидя на обрыве, ножками болтая, говорил я своей возлюбленной на тот момент Анюте, — ты моя любовь!
Анюта вздыхала томно и смущенно прикрывала лицо чернобуркой. Это было чудесное мгновение, и я напевал про себя восхитительно «мы будем жить с тобой в маленькой хижине на берегу», но именно на этом слове после четвертого или пятого напевания раздался дикий стон снизу на неприличную букву. Мы естественно обратили внимание свое вниз и увидели голого человека на камнях, лежавшего в лужах и стонах. На груди человека сверкала видная издалека синяя согласная «Ч».

Анюта, достав из не будем говорить откуда аптечку, помогла бойцу Красной армии выжить. Почему бойцу Красной Армии, спросите вы? Потому что в то время все были в Красной Армии, а если не были в Красной Армии, то были в Белой. Вполне логично было предположить, что это боец армии Красной.

Боец Красной Армии выжил. Как оказалось, беляки гнали его стадом до самого обрыва, но сбросив папаху, он нырнул под флажки и прыгнул в воду. Буква «Ч», рельефно выбитая на груди и спине еще 13 лет назад в ссылке, сверкала на солнце, выдавая его врагам. И все-таки сумела выдать. Таким образом, надпись со стороны спины была выжжена струей белого напалма, и идентифицировать себя Василий Иванович мог теперь только по груди.

— Но мы, Васюки, живучие! — с гордостью говорил мне Вася, демонстрируя вставную челюсть, правую культю и шрамы на ребрах. — Еще не такие речки вброд переходили, еще не такие Альпы суровые в детстве брали!

Но, если честно сказать, так он свои силы после одностороннего выжига и не восстановил, часть «Ч» свою спинную потеряв. Ну да бог с ним, главное, что жил до старости счастливо, умер в один день и какие анекдоты к праздничным датам сочинял! Хотя это уже совсем другая история…

— Ломы, принимаю ломы, жалезныя ломы, ломы, принимаю ломы! — кричала ломовая лошадь, делая стойку.
— Кирпичи, ломаю кирпичи, костяныя кирпичи, кирпичи, ломаю кирпичи! — кричал извозчик, разбирая ворохи канцелярских скрепок.
— Лопухи, ращу лопухи, земляныя лопухи, лопухи, ращу лопухи! — кричал белый колченогий кочан капусты, распинаясь и сбрызгивая апельсиновым соком молодую поросль.
— Дайте дорогу! — рычал пролетарий в белом халате, пробегая мимо рядом, гремя пробиркой и взглядом проводя опыты.

Не зря название этого города было скрыто под покровом официальных тайн семипечатных.
Ведь это он переплавил в себе все ведра стали, чресла вычурных кресел, несомненные несуразности и белые суеверия.
Не зря поросли белой гвардии стремились продавить комки в горле подальше при упоминании городского старожила всуе.
Ведь это он выдумал рецепт луковой водки.
Не зря замолвить у последнего о последнем словечко просили у старост.
Ведь это он вышел победителем в будущей гонке разнарядок и распоряжений…

Ведь это он был гениальным менеджером подполья.
Не зря его городские старожилы во всех официальных сводках величали не иначе как Павлуша свет Корчагин.

«Неужели весь мир помешался на любви?» — подумал шевалье д’Артаньян, взбираясь на одногорбого верблюда Каракалпакского зоопарка. Верблюд взбрыкнул задними лапами, дернул горбом и плюнул в кактус.

Раздался щелчок затвора, щелчок предохранителя, щелчок сухой еловой ветки под ногой, наконец щелкнула фотовспышка. Из-за кактуса появился мокрый человек в черном сомбреро и с ненавистью посмотрел вслед удаляющемуся верблюду. Это был Михаил Юрьевич Лермонтов, который в этом самом месте очень любил поохотиться на диких туристов. «Одногорбое чмо!» — пафосно воскликнул М.Ю., и спрятался за баобабом.

Именно этот случай впоследствии послужил прототипом при создании образа всем известного фотолюбителя Шарика из деревни Простоквашино. «Мясо лучше в магазине покупать, там костей больше», — неохотно сказал мне тогда Михаил Юрьевич, — «запишите, дорогой, это в свой черненький конспект в клеточку». Что я, собственно, уже сделал и без его просьбы.

Примерно через сто лет, когда жить стало совсем уж застойно, страничку под номером 23 из этого конспекта я продал Успенскому за 13 рублей.